Все мы ломались. Сейчас или в прошлом. Всех предавали, бросали и жгли. Всех нас меняли на цепь или брошку, все продавались за хлеб и рубли. В каждом из нас умирали надежды, в каждом под ребрами - список имен, мы – не святое, не злое, а между, между чертями и ликом икон.
Все мы цеплялись. За близких и время. В них ошибались и тратили зря. Все мы пытались жить мудро по схеме, сахар не есть (или есть втихаря). Лучшая чашка ждала нас в серванте, пили из старых, а эту - гостям. Все мы копили для неких гарантий, к черному дню и дурным новостям.
Все мы мечтали. Тайком или громко. Все рисовали победный маршрут. Все убегали из дома с котомкой с хрупкой надеждой, что где-то нас ждут. Все примеряли н
Когда последние лучи уставшего за день солнца тонут в темных водах Северного фьорда, в окне старой, покосившейся от времени и непогод хижины, что стоит у самого края моря, загорается свеча. Никто из местных не знает, кто ее зажигает. Никто никогда не видел хозяина этого истерзанного ветрами жилища. Но каждый раз, когда в окне появляется огонёк свечи, все совершенно точно знают, что ничего плохого в Большом мире не случится. Что завтра снова взойдет солнце над бескрайним суровым морем. Что так же, как и сегодня, и как много-много лет назад, деревянные лодки уйдут в море за рыбой. А вечером они обязательно причалят к скалистому берегу. И мужчины сойдут на причал, неся на усталых плечах корзины
Я многое тащила на горбу:
Мешки с картошкой, бревна и вязанки,
Детей, калек, чугунную трубу –
И я лишилась царственной осанки.
Но так судьба проехалась по мне,
Так пронеслись руины Карфагена,
Что распрямился дух, и я вполне
Стройна и даже слишком несогбенна.
Нет, я в виду имею не поклон –
Поклоны я отвешиваю в тоннах!
Но есть какой-то несогбенный стон
И радость, не согбенная в поклонах, –
Я говорю о том, что обрелось
Помимо воли и ценою плоти,
Прошло свою действительность насквозь
И отразилось в зеркале напротив.
Юнна Мориц