Ей было восемьдесят два, давно шли дни на убыль*. Не для себя она жила, считая каждый рубль. Жила для внука и детей, носки крючком вязала, Но часто не спала ночей, ворочалась, вздыхала. Да, очень больно, хоть убей, и бесконечно грустно, Но для своих родных детей она слыла обузой. Ей место дали в закутке, кормили старой гречкой, И клали спать на сундуке за шторкою у печки. Зять часто дочери твердил: «Ну, сколько можно, Настя? Нет никаких мужичьих сил терпеть мне это «счастье»!» Молчала дочь, лишь иногда перечила с тоскою: «Мы будем старыми, когда, нас то же ждет с тобою». Отрадой бабкиной был внук (его так долго ждали!), Он ей читал тихонько вслух, пока все сладко спали. Носил
А вы когда-нибудь скучали по себе, По той себе, которой уж не будет, Той, что осталась рябью на воде, Которая растаяла по сути. По той, что не обманута пока, Не предана, не сброшена с обрыва. По той, что невесома и легка..., Которой незнакома точка срыва. По той, которой чужд ещё обман, Которая не чувствует подвоха, Не видит ложь, что спрятана в карман. По той, что ещё в общем-то дурёха . А вы когда-нибудь скучали по себе , По той наивной, доброй и открытой, По той, что ещё в жизненной борьбе, На всём лету невзгодами не сбита. По той, что не боится доверять, Что как ребёнок в пустоту шагает, Которой ещё нечего терять, Которая пока что обретает. Вера Рыжих