Иннокентий Смоктуновский

В 42-м погиб на фронте отец, а в январе 43-го я был мобилизован и попал в военно-пехотное училище. Учили нас быстро, и в августе того же года я уже был на фронте.
Мы, двадцать пятого года рождения, ещё успели форсировать Днепр, освобождать Киев и Варшаву, брать Берлин. Многие мои сверстники, увы, так и остались лежать там… Не знаю, можно ли сказать, что погибли лучшие… По-моему, павшие были такими же прекрасными, как прекрасны все в юности, - сильные, полные надежд и желания жить.
Сейчас смотрю на восемнадцатилетних и думаю: боже мой, какие дети! Прекрасные, замечательные, но дети. И вот такими детьми мы шли на войну... Не буду врать - было страшно, хотелось жить, очень хотелось. О патриотизме и гражданственности скажу лишь одно: патриот, с моей точки зрения, - это просто честный человек, любящий свою Родину.
Я, восемнадцатилетний паренёк, в первом бою отчаянно боролся со своим страхом. Хотелось вжаться в землю, а надо было прорываться вперёд... Наше подразделение попало в окружение. Плен. Это было самое страшное время в моей жизни. Я был не один, с товарищем. Пленных не кормили, мы буквально умирали с голоду, а немцы, нарочно дразня нас, обжирались при нас и соблазняли перейти к ним, пойти в полицаи. И вот мой друг не выдержал, пошел. Сказал: «Ты, Кеша, худой, тебе еды много не надо, а я больше не могу»... Я до сих пор мучаюсь, хотя прошло сорок лет, не понимаю, как он мог так поступить?
Вот вы спрашивали, что сделало меня таким, каков есть. Да всё вместе, должно быть - армия, плен, побег... Побег требовал немалого мужества: здесь уж точно знаешь, что убьют, а идёшь... В надежде выжить и быть со своими.