Михаил Кузмин
* * *
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
И ждём чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и лёгкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: «Это навсегда!» –
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
Окрашивает щеки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
(1920)
#РусскийПоэтическийКанон@prosodia
❓Чем это интересно: комментирует поэт и литературовед Елена Погорелая
Вместе с Юрием Юркуном Михаил Кузмин живет на улице Спасской, 17 (с 1923 года переименованной в улицу декабриста Рылеева); после уплотнения от некогда большой и благоустроенной квартиры за литераторами остаются только две комнаты – одну из них, проходную, Кузмин приспосабливает под рабочий кабинет. И работает много: пишет цикл «Стихи об Италии», начинает роман «Жизнь Публия Вергилия Марона, мантуанского кудесника», занимается переводами… 29 сентября 1920 года в Доме искусств отмечается пятнадцатилетие творческой деятельности Кузмина, зимой 1920–1921-го он обращается к Шекспиру – сперва работает над музыкой к комедии «Двенадцатая ночь», потом погружается в переводы пьес и сонетов (к чему, возможно, подталкивает близкое общение с поэтессой и переводчицей Анной Радловой, которую сам Кузмин полушутя окрестил «игуменьей с прошлым»)…
И все-таки основной фон этих дней – не эллинистическая Александрия, не средневековая Мантуя и не елизаветинская Англия. Основной фон – холодная северная ссылка, меншиковское Березово: чуткий и тонкий знаток искусства, Кузмин не мог не соотносить то, что видел вокруг – все эти краски, полутона, все эти контрасты между «былой роскошью» и подступающей нищетой – с соответствующими красками и нюансами суриковского полотна. Поражает, как точно – буквально двумя-тремя штрихами – Кузмин напоминает детали изображенного Суриковым: треснувшие пальцы, Библия на столе… И вместе с тем – ощущение неизменной любви и тепла, согревающего даже в эти страшные декабрьские вечера. Историческая ссылка Меншикова у Кузмина и его поколения оборачивается ссылкой культурной; «тесное жилище Меншикова автор осмысляет как временное заточение, и в конце стихотворения реальный план уступает место символическому: вне зависимости от места и времени человек живет в “минутном доме” в надежде на будущее спасение»1.
«Мы не в изгнании, мы в послании» – так, помнится, говаривала гордая Зинаида Гиппиус, отстаивая культурно-философский статус русской эмиграции, как потом оказалось, первой волны. Мы не в Советской России, мы в ссылке – практически так сказал в 1920 году Михаил Кузмин, находившийся тогда на пороге шестнадцати лет бесславия, забвения… И, как потом оказалось (не могло не оказаться!), – последующего бессмертия.
1 Зверева Т.С. Суриковский след в русской поэзии XX века // Филологический класс. 2018. № 1. С. 96.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 5