Это работала ПВО. Мастерицы ждали, что на следующий же день в клуб потянутся новые люди, но новенькие не пришли.
— К СВО они равнодушны, — в сердцах произносит одна из них, — а за Путина все пошли проголосовали. Да потому, что они сравнивают страшные 90-е и сейчас.
— А вон Людмила Ивановна, что ли, пошла? — одна мастерица, прищурившись, смотрит в окно поверх герани.
— Она говорила, что лучше будет тут плести, чем на огороде работать, — отзывается другая, — вдруг на огород что-нибудь прилетит, а в клубе целее будешь.
— Да это она только так говорит, — отзывается третья, — а сама весь огород уже посадила и сети плетёт.
Баба Шура сильно туга на ухо. Расслышав мой вопрос, выкрикнутый ей в самое ухо, она не слышала больше ничего из разговора и сейчас, сидя на своём табурете, внезапно снова начинает на него отвечать.
— Все там — наши, — говорит невпопад она. — Сыночки родненькие. Наши. Наш-ши. Наша семья.
— Наши, — с чувством повторяют мастерицы. — Наши ребята. Да ещё какие ребята!
Они плачут, вспоминают, как вернулся из зоны СВО один покалеченный солдат и отдал 50 тыс. рублей на сети. А потом ещё 50 тыс. отдал и сказал: «Раньше у меня всегда было «я, я, я», а теперь у меня только «мы». Плачут все, кроме бабы Шуры: она ничего не слышала.
— Вот вы всё спрашиваете, — вытерев глаза, говорит одна из мастериц, — почему мы помогаем. Денег мы на этом не зарабатываем, свои отдаём. Власть нас из 90-х вытащила, спасибо ей, но мы не живём богато. Да только власть тут ни при чём. Помогаем мы потому, что по Божеским законам жить хотим. А Бог велел делиться. Тот, который не делится, просто не хочет жить по Божеским законам.
Мастерицы работают быстро. Я тут около 40 минут, а четверть сети у каждой уже сплетена. Порой они поглядывают в окно: кто там мимо идёт? И я просто не могу не прочесть в их красноречивых взглядах поверх гераней немого вопроса: «А у тебя в душе что за потёмки?» Глядя на герани, я думаю о том, что сейчас в этих женщинах говорит вовсе не желание поддержать власть, не «оболваненность телевизором», как считают многие беглые «интеллектуалы», а что-то архаичное, древнее, берущее корень в крестьянстве, в православии, в труде на земле, наверное, и, может быть, в многодетности, когда семья трудилась сообща. «Какой бы вопрос им задать, — спрашиваю себя я, — чтобы подтвердить мои размышления?» В это время одна из них сама говорит: «А сколько бедный Донецк терпел? Сколько детишек там побило? Они ж тоже наш-ши были». В слове «наши» я слышу ту же ласковую шипящую — и это наводит меня на вопрос.
— А как понять, кто для вас наши? — спрашиваю мастериц. — В Донецке — наши, а вон люди идут по селу, к вам помогать не заходят, но они — наши или не наши?
Женщины молчат, думают. Был бы у них ответ — не переключились бы так быстро с разговора на работу. Ветер гонит занавеску, шорох долго гуляет по полу, хлопает сильно дверь, баба Шура убегает убирать своё ведро с одуванчиками.
— А знаете что? — наконец говорит одна из мастериц. — Я родилась здесь, но 30 лет прожила в Москве. Только всё равно сюда вернулась. Здесь всё моё, родное. Берёзы и лес. Я могла ездить за границу, но я захотела сюда. Потому что у меня душа русская.
Теперь я думаю о том, что всё это уже где-то слышала, и не раз — в книгах и патриотическом кино. За многостью произнесений эти слова меня не задевают, хоть и сказаны со слезами на глазах. И в то же время я знаю: эта мастерица говорит как чувствует. Из правды простого человека была написана книга, было снято кино.
— И что же в эту душу должно быть положено, чтобы она стала русской? — уточняю я.
— Доброта, — отвечают мастерицы. — Подлость не положена. Русский всегда в беде поможет и не предаст.
— И что же получается, — говорю я, — у ваших непомогающих соседей нерусская, что ли, душа?
Женщины переглядываются. Долго молчат.
— А Бог им судья, — отвечает наконец одна. — Душа-то у них у всех русская, вот за то Бог и будет их судить, что, имея русскую душу, они русским не помогли.
Напоследок заглядываю и к пенсионеру Владимиру Степановичу, которому достался нарезной станок. Над его домом шуршит берёза. Сам он стоит на пороге и тычет пальцами в телефон. «Это какой уровень сейчас у нас опасности, — бормочет он, — «жёлтый» или «красный»?»
Он вообще не может ответить ни на один вопрос. «Почему другие не помогают? Это надо у них спросить». Сам он помогает. А как можно своему солдату не помочь? Владимир Степанович включает свой станок и режет на ленты камуфляжное полотно. Работает на бильярдном столе. Каждую неделю Курапово отдаёт на фронт несколько десятков сетей. Стол Владимир Степанович, кстати, тоже сколотил сам — под бильярд.
Но когда пришла беда, ему не жалко стало отдать этот стол для общего дела. Чтобы наши были живы.
Марина Ахмедова
Главный редактор ИА Regnum, писатель, журналист, член СПЧ
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 2