– Ты где шлялась?
В ответ раздалось глупое хихиканье.
– Я тебя спрашиваю, где ты шлялась? Это уму непостижимо, мы её ждем, волнуемся, ночей не спим, а она болтается непонятно с кем!
Весна поправила венок из одуванчиков и снова захихикала.
– А у нас, между прочим, уже конец апреля! Где, кстати, этот негодник?
Природа сунула руку под стол и за ухо вытащила мальчишку-апреля.
– Кому я говорила, что ты тёплый весенний месяц? Какой снег, а? Кто тебя этому научил?
– Пустите, маменька! – Апрель попытался вырваться, но Природа еще сильнее закрутила ухо. – Ай, ай, ай!
– Я тебя, негодник, спрашиваю, откуда ты снег взял?
– У неё! – Апрель показал на Зиму, кутающуюся в белую шу
Moe восприятие «бабушек» долгое время было одноклеточным. B лучшем проявлении бабушка — это такая Арина Родионовна, теплая печка, рядом с которой уютно засыпать в стужу. Уменьшительно-ласкательный суффикс делал свое дело — форматировал восприятие. Помимо тепла и уюта она еще и в хозяйстве может пригодиться: вон, классик даже выпивал с нею вместе.
Teмную сторону бабушек я видел сквозь собирательный образ Бабы Яги. Действительно, к старости некоторые женщины наживают себе острые лица, о которые можно порезаться с первого взгляда. Никакого уюта в них нет — окна нараспашку, и отовсюду сквозит какая-то внутренняя бездомность.
Однажды я сидел в гостях у друга детства. Мне тогда было лет двад