Ко Дню Танца
ТАНЕЦ ДОСТОИНСТВА
Легионы фальшивых «тореадоров» с перетянутыми талиями и «кармен» с пошлейшими цветками в волосах, старающиеся децибелами каблучной чечеточной дроби заглушить бездушие своего танца, в котором — только полый звук, преувеличенные жесты, лихорадочная тряска оборок, вибрация огромных пластиковых колец в ушах и «р-р-роковое» выражение подсурьмленных глаз.
Это фламенко — эрзац, когда подвыпившие туристы хлопают во время танца в ритме то ли «во саду ли, в огороде», то ли «old MacDonald had a farm»... Если танцоры говорят публике перестать, это хороший знак, тогда я начинаю смотреть на действо с интересом.
Хлопки — это часть искусства фламенко, которому пальмерос (от palma — «ладонь») учатся с детства, ибо по сложному ритмическому рисунку перкуссии хлопков один вид фламенко — солеа, булерия, танго (ничего общего со своим аргентинским омонимом не имеющее) — так отличается от другого, что между ними — вселенная, по мнению знатоков.
Настоящий танцор фламенко не заботится о том, чтобы быть красивым, чтобы нравиться. Этот танец не для публики — для себя, апофеоз самовыражения и самотерапии с помощью ритма. Гортанная cante flamenco, на разрыв аорты, древняя, как время, песня-крик, песня-плач. Танец, соединенный нервом ритма с гитаристом, кантаоро и палмерос.
Окончив, танцор просто поворачивается и уходит. Без поклонов, не встречаясь глазами со зрителями. То, что происходит на сцене во время настоящего фламенко, слишком интимно, образ слишком слит с исполнителем — он или она сами не знают, где кончается одно и начинается другое.
Танцор фламенко, чувствуя приближение «дуэнде» — экстатического состояния, свойственного только этому танцу, — забывает о публике напрочь.
Даже на шоу для туристов, редко, но иногда случается чудо: странная, неведомая сила этого древнего танца захватывает танцоров, пересиливает пошлость. И тогда... выпадает из волос искусственная роза, фламенкиста закрывает глаза, забывает о зрителях, усталости, рутине, о неоплаченных счетах за электричество и начинает по-настоящему!
И только тогда замрет публика в прокуренном таблао, и кто-то, все поняв, вдруг выкрикнет-выдохнет: «Óле!»
А танцор даже не заметит, пребывая все еще там, в бесконечном космосе ритма.
Плиний-младший, Ювенал и Марциал — все они с восторгом писали о таинственных «танцовщицах Гадеса» (Кадиса) в храме Геркулеса. Считается, что это были предтечи «фламенкист». Много веков назад инквизиция за этот танец сжигала на кострах, считая непотребным, цыганским, языческим. Но тайно танцевали его, рискуя костром, и в гранадских пещерах Сакрамонте, и в севильской Триане, и в Кордове... Танец непокоренных, он немыслим без гордо поднятой головы, и в нем каждый позвонок и мизинец танцора излучают достоинство. Лучше всех о фламенко написал обреченный Федерико Гарсиа Лорка. С его строк и образов началась моя любовь к этой красной земле и ее танцу...
В один из своих апрелей я приехала в Мекку фламенко — Херес, чтобы оттачивать собственную технику солеа.
Город дышал фламенко, ел его и пил! За каждым столиком в каждом баре, кафе или ресторане, на лавочках вели горячие дискуссии специалисты (а специалистами являлись абсолютно все). Обсуждались мельчайшие подробности и давались оценки каждому танцору, гитаристу, певцам-кантаорес и пальмеро. В Хересе это не просто танец — это метафора жизни и мироздания. Это религия, где есть свои еретики и свои святые, как безвременно ушедший гений Камарон, андалусский Высоцкий.
Крошечные малыши (тут поверишь, что фламенко бывает врожденным и передается генетически) устраивали впечатляющие импровизированные представления между столиков кафе и перед лавочками в парках, вызывая аккомпанемент хлопков и смеха. Старики, конечно, сетовали, что все теперь не то и не так, вот раньше, когда был жив Камарон…
Центр танца находился в крошечном помещении на узенькой улице в старом городе. Группа собралась большая, раздевалки тесные, поэтому я ходила туда из своей съемной квартиры, уже переодевшись, в длинной вихревой красной юбке. Путь мой обычно лежал мимо стариков, уже с раннего утра окружавших огромные черные бочки-столики бара с неизменными кофе и хересом. Продубленные андалузским солнцем до цвета своего коричневого хереса, они неизменно здоровались и одобрительно гудели: вот, мол, человек, не ерундой какой идет заниматься, а настоящим делом — фламенкиста! Видать, не совсем еще пропала эта страна!
Учеба танцу — жестко, жестоко, без сантиментов.
Тебе показывают технику, и ты должен повторить в точности, со всем сложнейшим, казалось бы, нечетным ритмом. Сначала медленно. Потом быстрее. И быстрее, и когда ты понимаешь, что быстрее уже невозможно, тебе показывают опять. Возможно! Вот, так! Повтори! И никому нет дела до того, что ты родился не в жаре меловых пещер хитанос в Сакромонте, а метельным голодным хрущевским мартом и четверть жизни прожил среди английских лужаек. Тебе говорят: «Повтори! Еще быстрее! Еще четче! Еще, еще!» Да есть ли этой быстроте предел? И никаких похвал, только недовольство жестоких «инквизиторов» — учителей.
«Кар-рина! — как ворон над полем павших, орет на меня длинноволосый седой инквизитор Пабло, лучший танцор из всех, кого я видела на фестивале, знаменитость. — Долго ты будешь двигаться как дохлая галисийка?! Ты хочешь танцевать flamenco turistico?!» (Нет хуже унижения!) Он говорит еще много нелестного по поводу моего «мастерства», передразнивает мои движения, провоцирует. Такова мето́да. Фламенко нельзя танцевать только ногами: даже если хороша техника, нужны еще и сильные эмоции.
Так вот почему в дверях со мной столкнулась вся зареванная англичанка. Выдерживают не все.
Он уже не первый час всех вот так выводит из себя. Я глотаю слезы. Постоянно сбиваюсь с ритма (лицо Пабло кривится как от сильной боли), двигаюсь совсем плохо, мне уже хочется все бросить, уйти и выплакаться в моей съемной квартире. Я ненавижу Пабло. Нет сил терпеть от него унижения. Но вдруг появляется злость. Все страхи и унижения моей жизни проносятся передо мной. Школьная травля, морозные корриды очередей, битком набитые автобусы, больницы, где тебе не полагалось достоинства; ужас, внушенный побоями того, кто назывался моим мужем. И тогда, твердо уперевшись ногами в земной шар, руки в боки, я отвечаю «инквизитору» полушутливо, но твердо:
— You gonna get a slap in the face for talking to me like this, do you understand?!
Он видит мое состояние и хохочет.
— А вот теперь станцуй, «икзактли» как ты это сказала! И если не сможешь — уходи, я верну тебе деньги за весь курс, мне не нужны деньги тех, кто не может достаточно разозлиться на себя, чтобы, наконец, научиться простому солеа! Эй ты, не забывай компа́с (это Ритм — главное божество пантеона), слушай мои «палмас» (второе божество) и такон-такон-такон («каблук» — третье божество пантеона). ¡Empezar! Начинай!
Я смотрю ему в насмешливые глаза, потому что мне уже нечего терять, от моего самолюбия мало что осталось, но просто так я не уйду. Я слишком часто раньше уходила, опустив голову, боясь ответить, дать отпор, не настояв на своем. Сейчас Пабло увидит, на что способен человек, возвращающий себе достоинство.
О компа́се я даже не думаю — он получается сам собой.
И о Пабло уже не думаю.
И все унижения, все неправильности прошлого я выправляю и плющу коваными каблуками моими — такон, такон, такон...
И становится хорошо и спокойно, и магический ритм моих tacones, превративших меня в большую барабанную палочку Вселенной, вдруг приносит не просто успокоение, а освобождение: полное, спонтанное, без усилий слияние моего сердцебиения с ритмом мироздания.
— Óле! — серьезно, даже торжественно выдыхает Пабло.
И подносит ноготь большого пальца к своим губам, что делают искушенные, видя «дуэнде».
Выше признания нет.
До такого «óле» дотягивают не все...
Я никуда не уйду.
Carina Cockrell-Ferre
Комментарии 16
Вообще вальс люблю, когда-то неплохо танцевал, даже получал какие-то призы...
Харуки Мураками
Восхитительно!
Волнительно!!!
Однажды в Армении...
____
Танцы на Севане...
В придорожной закусочной возле озера Севан шофер перегруженного МАЗа, промочивший пересохшее горло бутылкой пива, начал выводить узоры народного армянского танца возле нашего столика...
Мы перекусывали там с Щедриным и его другом Арно Бабаджаняном. Я была одна женщина в прокуренной зале закусочной, затерянной в скалах горного перевала...
Делать нечего. Я встала, внимательно смотря на все движения моего внезапного кавалера, и начала свой ответный танец...
Гомон трапезников, звон посуды, вилок прекратился. Кто-то уже затянул печальную армянскую мелодию...
Танец, неведомо откуда, у меня получился. Мой маленький дорожный триумф!..
Арно, недоумевая, спрашивает:
- Ты где, Майя-джан, учила наши армянские танцы?..
Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию?
Самую простую. Простую - как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на классы, расы, государственные си
...ЕщёОднажды в Армении...
____
Танцы на Севане...
В придорожной закусочной возле озера Севан шофер перегруженного МАЗа, промочивший пересохшее горло бутылкой пива, начал выводить узоры народного армянского танца возле нашего столика...
Мы перекусывали там с Щедриным и его другом Арно Бабаджаняном. Я была одна женщина в прокуренной зале закусочной, затерянной в скалах горного перевала...
Делать нечего. Я встала, внимательно смотря на все движения моего внезапного кавалера, и начала свой ответный танец...
Гомон трапезников, звон посуды, вилок прекратился. Кто-то уже затянул печальную армянскую мелодию...
Танец, неведомо откуда, у меня получился. Мой маленький дорожный триумф!..
Арно, недоумевая, спрашивает:
- Ты где, Майя-джан, учила наши армянские танцы?..
Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию?
Самую простую. Простую - как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. На очень хороших и очень плохих. Только так. Кровожадные революционеры, исступленно клявшиеся, что на смену плохим людям наконец-то придут одни хорошие, - брехали, врали...
Плохих во все века было больше, много больше...
Хорошие всегда исключение, подарок Неба...
Майя Плисецкая
Слушал, смотрел, танцевал, исполнял