В каждой деревне есть свой дурачок.

Или дурочка. У нас вот Верка была. Ей уж сороковник стукнул, а она всё с нами - ребятишками ведётся. То на речку купаться айда, то в вышибалы бегает, только коса по спине полощется... Она и росточком то не вышла, только в теле крепкая была, да титьки как два хороших мяча. А так сдаля и не отличишь - девчонка и девчонка.
Мы её не обижали. Принимали во все свои игры, звали с собой в лес, за ягодой. А то и на колхозное поле - за горохом, али за подсолнухом слазить. Говорила Верка плохо, но мы её как то понимали, иногда сильно заикалась. И всё время улыбалась. Бывало, нашкодим чего, да на Верку свалим. Бабы деревенские давай на неё ругаться, а она стоит да улыбается. Поорут, поорут бабы, плюнут под ноги - дескать, что с дуры возьмёшь, да и уйдут.
И угораздило однажды Верку влюбиться. Был у нас в деревне объезчик. Он лошадей колхозных пас, заодно и поля колхозные объезжал - за порядком следил. Был он мужик суровый, любил кулаками махать, да самогон жрать. Жил одиночкой. Из всего хозяйства имел только кобылу чёрную, да домишко развалюху.
Ребятишек он не любил. Как поймает нас с горохом или подсолнухом - так и пустит на нас свою кобылятину - того гляди задавит копытами. Натешится так то всласть, а потом ещё и кнутом по спине достанет.
Однажды мы увидели, как везёт он нашу Верку на своей кобыле. Посадил её спереди, а сам сзади щекочет ей шею и руки усами своими. А Верка сидит - счастливая, прям светится вся!
Ну, понятное дело, мы такой момент бабушке рассказали. А она к Веркиной матери пошла: "Смотри, - говорит, - не ровён час принесёт тебе в подоле. Мало тебе одной обузы - две будет!" Мать Верку вечером выдрала крапивой, и в избе заперла. Только сбежала Верка этой же ночью. А утром к Веркиной матери объезчик пришёл: "Верку не ищи, моя она. А будешь вякать - башку как курёнку сверну и в колодец выброшу!" С тем и ушёл.
Вот мать и молчала. А тут лету конец. Нам не до Верки стало. Надо в город, домой собираться, в школу пора.
Собралась наша летняя компания только через год. А Верки нет - как нет. И тогда Ленка - из местных она, рассказала нам жуткую историю.
Верка то как пропала - спрашивали, конечно, у матери - где девка то? Да та отбрехалась - мол, к сестре на Кубань отправила - от греха подальше. Ну народ и успокоился. Да только после ноябрьских неладно в деревне стало. Верка, почитай, каждую ночь к кому-нибудь под окошки ходить стала. Мычит так жалобно - пустите, дескать, люди добрые в тепло, переночевать негде! И все, кто Верку видел в один голос твердят - "тяжёлая" (беременная) она ходит. Не иначе двойня. А наутро в том дворе, куда Верка ходила - скотина дохла. И ладно, ежели петух там загнётся или утка, а то и свиньи, и овцы дохли... А у Семавиных вон - корова стельная за ночь копыта протянула!
Уж и попа звали, и заговоры всякие читали - ничего не помогает! А тут, перед Новогодними праздниками, к леснику городское начальство понаехало - на охоту, стал быть. Вот и повёз их лесник на дальнюю заимку. Как распахнули там дверь то, так смрадный дух и пошёл. Начальство по машинам поскакало, да в город укатило. А в деревню милиции нагнали. Веркину мать в избушку привезли. Она и опознала дочку то - по косе. Лица то, говорят у Верки не было - крысы съели, а живот был - как гора - не обхватишь. Беременная Верка то была.
Мать тут и завыла, да всё про объезчика и рассказала. Милиция к нему. А он и отпираться не стал: "Забирайте, - говорит, - меня, люди добрые! Сил нет терпеть, как она ребёночка по ночам качает!" Ну, подумали у мужика крыша съехала - не иначе.
Вот и рассказал он им, как дело было. Отвёз он Верку на дальнюю заимку - уж по своей ли воле, или силком - кто теперь скажет? Тешился с ней, тешился.... Надоела она ему. "Давай, - говорит, - я тебя домой увезу! На кой ты мне? Я один жить привык!" А Верка мычит, заикается, объяснила всё же с грехом пополам - дескать, не бросай меня - ребёночек будет! Осерчал объезчик - ещё ярмо такое на шею не хватало! Да и ударил Верку со всей дури кулаком. Видать, силу то не рассчитал... Закрыл он заимку, да и вернулся в деревню, как ни в чём не бывало.
Только Верка и к нему ходить стала. Как срок то настал ей родить - придёт в потёмках, сядет на завалинку и поёт: "А-а-а, А-а-а... баю-бай!" И ребёночек у ней на руках попискивает....
Посадили его, конечно. Срок большой дали. Может и вышел уже, да в деревню не вернулся. А Верку похоронили по христианскому обычаю. Только гроб не открывали. Перестала она по деревне ходить. Но иногда, в августе, когда ночи тёмные становятся, выйдет кто в потёмках на крыльцо, то и услышит: "А-а-а... А-а-а... баю-бай..."
Шуша.