То, что нас не убило, должно быть, уже не убьёт. За распятым философом скоро пришлют звездолёт. По дороге спаситель задремлет. Ему ко второму.
Контактëры нередко не знают, где минус, где плюс. Но в прокуренной напрочь таверне какой-нибудь блюз наиграет блюзмен, тяготея к пиратскому рому. Чем сложней испытание морем — тем проще лицо. Собеседник проденет в кольцо молодое словцо. Ударение станет лучом над грохочущей бездной. И закатится солнце, и станет слегка холодней.
На закате в таверну придёт Собиратель Теней, никому не знакомый старик, никому не известный. Ну почти никому — кроме книжных бессмертных детей. Каждый день как последний, которую жизнь — без смертей. Кто следит за подсчëтами,
Начинается день, и машины отсюда — туда. Обещания счастья решительны, но нетверды. Потому что весна — воскрешение, солнце, вода. Очень много воды. Крайне много великой воды. Устаревший асфальт, обновлённый дорожный пунктир — то, чем может похвастаться каждая первая глушь. Только тело — квартира души. Лишь одна из квартир. Философия мысленной кухни про всякую чушь не имеет стабильной прописки, не знает пути. Бог пускает кораблики в синей небесной бадье.
Бытие удивляет сознание, как ни крути. Впрочем, ты осознала, что это — твоё бытие.
Продолжается жизнь, отвергая другой вариант. Видно, кто-то слегка поднапрягся, чуток порадел. И наличие времени это ещё не гарант, и отсутствие времени это ещ
СТАРЫЙ МИШКА
Тихо было в квартире: папа после обеда спал, мама готовила уроки с Колей, сестра Маня тоже училась, а Тася сидела на низенькой скамеечке в своем уголку, где жили игрушки, и потихоньку разговаривала с Мишкой.
Разные тут были игрушки: корова с колокольчиком, лошадка на колесиках, на кроватке лежала новая, нарядная кукла Надя, а две старенькие сидели смирно на диванчике.
Но любимцем Тасиным был Мишка. Да и немудрено: уж года два тому назад, когда Тася лежала больная, принесли его ей, и с тех пор всегда они жили вместе.
Поистерлась бурая шкурка, на ладони лап недавно пришлось маме наложить заплатки, чтоб не торчала безобразно набивка, похудел он весь и растрепался, но ни
Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождём и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти гроздья светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны ещё, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнёшь и говорить, и видеть.
Александр Кушнер