Выбивая такт, звенят мониста, Дополняя блеск игривых чар. У цыганки голос серебристый... Разрывает сердце плачь гитар. В бубен бьёт она неутомимо, Плеч её движенья горячи. Затянула песню о любимом, Задымил огарок у свечи. Ей бы в степь, на волю, к свежим травам, Распустить бы гривы у коней И хлебнуть глоток хмельной отравы В отголосках кочевых кровей. Пробежаться снова босоногой, Где в степи без края цвёл покой, По неведомой степной дороге, Но ковыль её сожжён тоской. Знали плечи жар его объятий, Взор горит, нисколько не угас. Помнит ли дурман пьянящей мяты Блеск её чудесных карих глаз... Скрипка надрывается и плачет, Гитарист душевно взял аккорд. А цыганка взор лукавый пряч
Выбивая такт, звенят мониста, Дополняя блеск игривых чар. У цыганки голос серебристый... Разрывает сердце плачь гитар. В бубен бьёт она неутомимо, Плеч её движенья горячи. Затянула песню о любимом, Задымил огарок у свечи. Ей бы в степь, на волю, к свежим травам, Распустить бы гривы у коней И хлебнуть глоток хмельной отравы В отголосках кочевых кровей. Пробежаться снова босоногой, Где в степи без края цвёл покой, По неведомой степной дороге, Но ковыль её сожжён тоской. Знали плечи жар его объятий, Взор горит, нисколько не угас. Помнит ли дурман пьянящей мяты Блеск её чудесных карих глаз... Скрипка надрывается и плачет, Гитарист душевно взял аккорд. А цыганка взор лукавый пряч
Под покровом ночи гитара плачь и пой, Звените струны громче над пёстрою толпой. Гуляй со мной ромалэ до алой, до зари. Вином полны бокалы: так пей, не говори. Здесь под луной багряной, у яркого костра, В косу цыганки юной вплетаются ветра. Горят глаза шальные и гнётся тонкий стан, Эх, бубенцы шальные эх, сколько в сердце ран.