У солдатки голос сух, незвонок – Он охрип от горя, от забот. Плачет в люльке маленький ребенок. Догорает сорок первый год. А платок повязан туго, низко – Как тусклы в его тени глаза! Стынет травяной похлебки миска, Катится в нее с ресниц слеза. Ширится неубранное поле – Колос небывало налитой! Что солдатке сказ про бабью долю, Если эта доля за спиной? У солдатки ветер в сердце свищет, И скребет в груди сухой песок – В сундуке лежит на самом днище Похоронки желтенький листок.
Она несла ребенка на груди, то был сынок ее новорожденный. Расстрел и лагерь были позади, а впереди - путь, вьюгой занесенный... Чтоб выжил сын, она сняла жакет, потом в фуфайку сына замотала. И у берез, когда настал рассвет, чтоб сил набраться,на минутку встала... Разведка шла, а ветер стужу нес, в лицо солдатам липкий снег бросая. Вдруг, трое встали, видят -меж берез, стоит в рубашке женщина босая... Солдаты ахнули, вплотную подойдя, что это: призрак, явь иль наважденье..? Под свист свирепый зимнего дождя, они застыли, стоя в изумленьи... В снегу, как статуя стояла Мать, рубашкою потрескивая звонко И мертвой, продолжала прижимать , к своей груди кричащего ребенка! Солдаты женщину зарыли в
В январе 1943 года одна ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к ней в комнату, поглядела на нее и сказала: — А ведь ты умираешь, Зинаида Епифановна. — Умираю, - согласилась Карякина. - и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание, наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно хочется. Соседка постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут с маленьким стаканчиком сахарного песку. — На, Зинаида Епифановна, - сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай. Зинаида Епиф
"Moи родители всю блокаду провели в Ленинграде. Я очень многое, конечно, помню. И блокаду помню, и как родители месяцами ничего не ели. Meня это очень удивляло. Нам приносили кое-что: клей столярный, какие-то кишки. Папа y меня инвалид, он на фронте не был. Он был в городе, работал. И мама работала. И я решил, что они, наверное, едят на работе. Однажды я попросил взять меня c собой на завод им. Макса Гельца, где они работали. Там выпускали детали для танков и орудий. Я проследил, что они там не едят ничего, и что там вообще никто ничего не ест. Там не бывает обеденных перерывов. Я помню свое впечатление. Я пришел домой и разрыдался. Cняли блокаду и родители тут же уехали. Нужно было
Не могу забыть день, когда меня ранило. Стоял солнечный февраль 1943-го, белоснежные поля под Белгородом… И я вижу, как из жерла пушки танка вырывается огонь. Ранило меня осколком снаряда, во время атаки. Я даже сначала не понял, в чем дело, было ощущение, что кто-то оглоблей ударил по ноге. Ощущение боли, неимоверного страдания физического пришло не сразу, а первым чувством было отчаянье. Я упал. И вижу, как моя левая нога сама собой ходит, как хвост дракона какого-то. И тут я понял, что ее у меня нету. И в это мгновение я увидел себя на костылях, на Страстной площади, у Страстного монастыря, входящего через переднюю площадку в трамвай. Пустоватый дневной трамвай, и две старушки смотрят на