Утро. В одесском дворике начинается жизнь.
— Фуууу, фу-фу-фу… Кто спортил утренний свежий воздух?
— То шо он утренний — это, таки, «да».
А иде Ви видели, шо он свэжий. +27 у тени.
— Ой, а иде Ви видели, шо это утро. На часах 10.30.
— Некоторые уже идут с мора.
— А некоторые тока, извините, проснулися. И всё им не так… шейгиц.
— Я тока спросил.
— А я ответила.
— Так пахнет, извините, чем?
— О, ему уже пахнет, а тока шо воняло.
— Пахнет у всех по-разному. Циля жарит бичка. Фира жарит беляши. Гриша варит самогон.
— Это не простой самогон. Это новый рецепт — это будет «Рижский бальзам».
— Ой, не могу, держите миня двое, бо трое не удержат. Бальзам.
А пахнет как… как… О! Как шпроты. Вы шо туд
«Я много раз бросал курить, но ни к чему хорошему это не приводило. Возвращался обратно к пороку, пока сын, которого я слушаюсь и боюсь, не сказал: «Всё, хватит». И я год не курил. Пользы никакой. И меня навели на замечательного академика, предупредив, что он никого не принимает, но меня откуда-то знает и готов со мной побеседовать. Я с полным собранием сочинений анализов мочи поехал куда-то в конец шоссе Энтузиастов. Тихий особнячок, бесшумные дамы в белых скафандрах. Ковры, огромный кабинет. На стенах благодарственные грамоты и дипломы. И сидит академик в золотых очках. «Сколько вам лет?» – спрашивает. «Да вот, – говорю, – четыреста будет». – «Значит, мы ровесники». Когда он увидел