Предыдущая публикация
Сердце матери
Заехав к матери, чтобы достать из кладовой с антресолей банки, я наткнулся в дальнем углу на тяжелую коробку, завернутую в холстину. Взяв банки, прихватил и этот сверток, посмотреть, что в нем находится. Отдал его матери и спросил:
– Слушай, мам, что за клад спрятала ты в кладовке? Я что-то не видел раньше.
– А-а-а, этот? Он остался от бабы Дуси. Я, уж, старая и забыла про него. Много лет он лежит у нас. Я подальше его с глаз убрала, чтобы вы ненароком не сунулись в коробку. – Сказала мать.
– Какая, баба Дуся?
– Ты должен ее помнить. Маленькая такая старушка на первом этаже в угловой квартире жила. Помнишь? Ты еще пацаненком был, когда ее муж умер. Они на фронте поженились, вместе всю войну прошли. Вернулись, сын родился, а вскоре дяди Феди не стало. Фронтовые раны дали знать о себе. Сердце не выдержало – рядом осколок сидел, врачи опасались его удалить. Он сдвинулся, и дядя Федя помер. Сильно горевала баба Дуся, как мы привыкли ее называть. Но назад мужа не вернешь, а сына надо было ставить на ноги. Женька-то был постарше тебя. Вот и пришлось ей не только трудиться на производстве, но и после работы ходила по подъездам, мыла полы. Подрабатывала, чтобы сыну отправить все деньги. Он в институте где-то учился…
– Все, вспомнил, – я перебил мать. – Это же она таскала постоянно ведра с водой по подъездам? У нее была еще привычка угощать малышню со двора конфетами. Точно?
– Да. Ребятишки ее любили. Как увидят, что она вышла из подъезда, так сразу к ней бежали. Знали, что у бабы Дуси всегда есть карамельки в кармане. Тихая была, спокойная. – Сказала мать.
– А сын, Женька, здоровый такой парень. Он же в другом городе учился, так? – спросил я у матери.
– Да, уехал.… Как укатил в институт и больше ни разу не появился. А она горбатилась, чтобы там его содержать. После ее смерти, я сколько раз писала ему, что мать оставила для него этот сверток на память, а он так ни разу не отозвался, – с горечью в голосе проговорила она. – Ты же с Пашкой тогда помогал нашим мужикам со двора гроб на машину поднимать. Не забыл?
Я помнил бабу Дусю и ее похороны…
Тихая и незаметная старушка с лицом иссеченным морщинами. Постоянно в одной и той же юбчонке, латаной кофточке и линялой косынке, а зимой в старой, побитой молью, шали.
Она неустанно, с утра и до вечера, мыла подъезды наших домов. Мороз или снег, дождь или жара, а баба Дуся тащила в очередной подъезд тяжелые ведра с водой. Убирала мусор и отмывала бетонные полы от грязи. И сколько я вспоминал бабу Дусю – она оставалась в моей памяти маленькой, сухонькой старушкой, словно время не касалось ее.
Умерла она в конце марта. Умерла также тихо и незаметно, как и жила.
Мать, возвращаясь из магазина, зашла к ней, чтобы оставить молоко и хлеб, и увидела, что она лежит на диване, будто решила отдохнуть немного от этих проклятых тяжелых ведер. Мать тихо прошла на кухню. Оставила на столе покупки и хотела выйти, чтобы не потревожить бабу Дусю. И вдруг что-то почувствовала – подошла к дивану. Свернувшись калачиком, баба Дуся не дышала, а рядом с ней лежал старый, потертый альбом с фотографиями, тетрадный лист и в пальцах была зажата ручка.
Ее хоронили всем двором. Хоронили на собранные соседями деньги. До последней минуты ждали ее сына. Хоть он и прислал телеграмму, что приехать не может, и просил соседей, чтобы похороны матери прошли без его участия.
Бабу Дусю хоронили в промозглый, холодный мартовский день. Сильный ветер гнал по небу низкие серые тучи, из которых сыпал то сырой снег, то мелкий, похожий на водяную пыль, дождь. Под ногами чавкало серое, грязное месиво из снега и воды. Дома стояли сырые и мрачные. По окнам, которых, словно слезы стекал тонкими струйками снег вперемежку с дождем. Казалось, что проливала слезы даже природа, прощаясь с ней…
Женщины в черных платках, мужики с хмурыми лицами заходили в квартиру проститься с бабой Дусей и, выходя, вытирали украдкой покрасневшие глаза. За много лет, я первый раз увидел ее в новой, чистой одежде, купленной соседками.
Читали молитвы старушки в темных одеждах. Пахло ладаном, какими-то травами и еще чем-то неуловимым и непонятным тогда для меня. Запахом тлена…
Меня поразило ее лицо. Морщинистое, уставшее от постоянной работы, оно было чистым. Куда-то пропали, разгладились все морщины. Ушло с лица выражение постоянной заботы и казалось, что она отошла от всех этих мирских дел, хлопот и находится где-то там – далеко от всех нас…
На подъехавшую с открытым кузовом машину осторожно поставили небольшой гроб с легоньким телом бабы Дуси. Дождь, попадая на ее желтовато-восковое личико, стекал по краю глаз тонкими полосками, будто баба Дуся плакала, прощаясь со всеми, уходя в свой последний путь.
Машина медленно поехала по двору и все соседи тихим шагом пошли за ней, неся в руках венки из искусственных цветов. И лишь на грязном снегу остались лежать живые ярко-красные гвоздики…
– Мам, а можно посмотреть, что в свертке? – попросил у нее.
– Гляди…
Я осторожно развернул холстину и снял крышку со старой коробки. Потертый альбом с пожелтевшими фотографиями и еще один сверточек. Открыл его, и застыл.… Передо мной лежали потускневшие от времени два ордена Славы, орден Красной Звезды, несколько разных медалей, среди которых - «За Отвагу» и «За взятие Берлина». А рядом с ними - старенький открытый конверт и неровно оторванный тетрадный листочек, на котором было написано корявым почерком:
– Женечка, сыночек! Я очень прошу тебя, выбери время, приезжай в родной дом. Чувствую, что недолго я проживу. Тебя поскорей бы дождаться, взглянуть, каким ты стал да обнять в последний раз. Жаль, но оставить на память нечего, лишь альбом - где мы с отцом и ты - маленький, да наши награды. Больше у меня ничего нет, кроме медалей и орденов, что с папкой твоим на войне получили, да наших снимков. Приезжай. Так хочется увидеть тебя в последни…
Письмо оборвалось, оставшись недописанным….
Автор Михаил Смирнов-Ермолин
Следующая публикация
Нет комментариев