За тысячами страхов, За тканью слёз Я спрятал свой внутренний дом из стихов и звёзд, Из робкой любви, Из «простите меня, пожалуйста», Из моря, размером с грош - но под белым парусом. Сюда не приходят демоны - слишком пусто, Сюда не приходят люди, Приходят чувства. Не все из них, только те, что босы и святы: Как чувство руки в груди И больничной ваты, Как то «пожалей меня», за которое стыдно, Как книжного вечера маленькая сюита. Живу потихоньку, встречаю в окне рассветы. Когда одиноко - слушаю голос ветра. Рассказывать нечего - дни мои близнецовы, И завтра, когда наступит, не станет новым, А будет древесным запахом сухостоя. Но это же тоже жизнь И чего-то стоит. Аль Квотион
Он много курил. Волновался о близких, Пытался писать им стихи и записки, Слова собирались неряшливо в кучу, И каждое - сердце давило и мучило. Курил, когда шел по вечерним проспектам И верил, что, может быть, встретится некто, С кем скорую ночь скоротать будет можно - И тем успокоить чудовищ под кожей. Курил, потому что любовь уходила, И ангел-хранитель казался бескрылым, Курил, потому что саднило и ныло, Курил и мешал с газировкой текилу. Он много курил, это было некстати. Потом заболел. В одинокой палате, Где все стало ватным, погасло, умолкло, От жизни ему оставались лишь окна. За ними от тех же вечерних проспектов Тянуло любовью, пространством и смехом, Тянуло искрящимся и суматошным, Тя
Что ты есть? Открытая рана? Или тот, кто делает раны, Окуная в них пальцы - алые и шафранные? Потому что мне больно - оттого ли, что ты на сердце, Или, может, от лезвия слов никуда не деться. Потому что мне больно, когда ты пьешь кофе утром, И молчит золотой рассвет у тебя над грудью. Потому что скоро уйдешь, направляясь к марту, А на теле - следы тебя, как на снежных картах. Потому что мне больно знать - будет в доме тихо, И любая минута покажется страшным вывихом: Так суставы души ломаются в крик и в песню, Так поэзия в человеке находит место. Так я буду голосом гулких безлюдных комнат, Где любое из чувств - безадресно и бездомно, Так я буду лирическим словом, чернильной солью, Потому что
Теперь апрель. И возраст наш - по Цельсию Диктует солнце к повести «весна». Твое прикосновение - поэзия, Которую хочу я написать. В +20 тоже что-то может плавиться, Шипеть, как поздний завтрак на плите. И ты играешь Моцарта мне пальцами На напряженно тихом животе. +20 - раскаленное, кипящее, И мы в траве, И где-то высоко Качается над нами настоящее, Как маятник летящих облаков. Апрель во рту: травника, легкость, градусы, Касание - разрыв тончайших струн. И здесь слова внутри меня кончаются, Но начинается в лице твоем - июнь. Аль Квотион
Танцевать на парижских улицах с прекрасными незнакомцами, Целовать их винные рты со вкусом лимона и солнца, Смеяться своей беззаботности, представляя судьбу как книгу: Вырывать из нее страницы твоих бесконечных криков Одну за другой, дорогая, одну за другой - как годы, А потом, улыбаясь, складывать бумажные пароходы. Танцевать с незнакомцами вечно, Заниматься любовью, Плакать От того, что ночное небо так прекрасно в руках зодиака. И на новых страницах книги, в этих белых широтах «не помню» - Рисовать не тебя, красавица, а античных стрельцов и овнов, Разъяренных львов над планетой и космических водолеев. Из Парижа сердца с любовью. И постскриптум. Я не жалею. Аль Квотион