У мамы было платье. Длинное, до икр, облегающее сверху и волнами подол. Глубоко болотного цвета и в крупный горох. Крупный белый горох.
– Ну как я? – выплыла мама из комнаты в обновке. Она долго «гонялась» за тканью. Потом шила у портнихи, сажала по фигуре, бегая на десятки примерок. И вот сшила. И теперь спрашивает «как».
А мне лет 12. Я не понимаю ничего про «гоняться за тканью» и про портниху. Для меня портниха – это утомительно, скучно, жарко, неудобно и ой, укололи. А лучшая одежда – джинсы. Желательно такие, чтоб резинка от трусов максимально вылезала из-под них подмышки.
– Цвет детской неожиданности, – резюмирую я, – в нем лягушку на празднике изображать.
– И ещё этот горох, как
Пошла на рынок, встретила старушку. Старушка продавала с картонной коробки вареную свеклу и пучки какой-то ведьмовской травы. А еще фарфоровых собачек, боярышню - поддельную гжель, и вот эту чашечку. За чашечку я сразу уцепилась. - Сколько, - спрашиваю. - Сто, - с несмелой надеждой говорит старушка. Я гений торга, вы же знаете. - Двести, - говорю. Но бабка тоже не промах, умеет вести дела: - Милая моя, - говорит. - Она ж даже без позолоты! И без блюдца. Еле сторговались. Пойдем, говорю, домой, чашечка. Станем пить майский чай под белевскую пастилу и смотреть в окно на снег. С котами не дружи, они дураки. Принесла домой, рассмотрела. Клеймо Дулевской фабрики, голубенькое. Фарфортрес