Помочь Марьюшке было уже невозможно. Двадцать два года, ей бы жить да жить! Но здоровьем она никогда не отличалась, а тут еще переживания из-за мужа… Вот поэтому-то Елизавета Алексеевна Арсеньева и указала своему овдовевшему зятю на дверь. «Он сгубил мою дочь», - решительно говорила убитая горем женщина. Миша Лермонтов, совсем малыш, остался круглым сиротой.
Мне сегодня многое по силам. Я сегодня – крепкая броня. Понимаешь, я живу в России, А она живёт внутри меня. Вот она - то горькая, как правда, То, как Божья истина, проста. Понимаешь, мне другой не надо: Сердцу лю́бы здешние места. В них врастаю каждой клеткой кожи. Всё вокруг родное, всё – моё. Понимаешь, нет страны дороже, Кто бы что не "пел" мне про неё. Пусть у нас у всех своя дорога, Но дорога к дому – верный путь. О России сплетен ходит много, Но Россию этим не прогнуть. Будут те, кто, громко хлопнув дверью, На поклон отправится к врагу. Ну а я… А я в Россию верю. (По-другому просто не могу). Клевета мой дух не подкосила, И душа к чужбине не лежит. Понимаешь, я - дитя России, Знач
Мне не жалко погибших немецких солдат,
Что хотели с землёю сравнять Сталинград,
Этих Гансов и Фрицев, лежащих в могиле,
Потому что они мою землю бомбили.
Мне не жалко лоснящихся, наглых и потных,
Опьяневших от крови безмозглых животных.
И за хворост, что брошен был в пламя пожара,
Их настигла вполне справедливая кара.
Предо мной на столе - желтизна фотографий,
Где смеются довольные асы Люфтваффе.
Это те, кто, нарушив святые законы,
Санитарные подло бомбил эшелоны.
Наши школы, больницы, дома, магазины
С их нелёгкой руки превратились в руины,
А на то, что дышало, любило, мечтало,
Были сброшены адские тонны металла.
Мне румын, итальянцев и венгров не жалко!
И плевать –