Всё это было так просто, так ясно, что мне было удивительно, как мог я сразу не понять этого.
Причина моего непонимания была та же, что и причина непонимания запрещения судов и клятвы.
Очень трудно понять, что те суды, которые открываются христианскими молебствиями, благословляются теми, которые считают себя блюстителями закона Христа, что эти-то самые суды несовместимы с исповеданием Христа и прямо противны ему.
Ещё труднее догадаться, что та самая клятва, к которой приводят всех людей блюстители закона Христа, прямо запрещена этим законом.
Но догадаться, что то, что в нашей жизни считается не только необходимым и естественным, но самым прекрасным и доблестным — любовь к отечеству, защи
Пять лет тому назад я поверил в учение Христа — и жизнь моя вдруг переменилась: мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, чего прежде не хотелось. То, что прежде казалось мне хорошо, п...
Для того, чтобы выказать себя перед людьми, мы или хвалим, или браним себя перед людьми.
Если будем хвалить, - люди не поверят.
Если будем хулить, - они подумают о нас ещё хуже, чем мы сказали.
И потому самое лучшее ничего не говорить и заботиться о суде своей совести, а не о суде людском.
Люди говорят о нравственном и религиозном учении и о совести, как о двух раздельных руководителях человека.
В действительности же есть только один руководитель - совесть, то есть сознание того голоса Духа, который живёт в нас.
Голос этот несомненно решает для каждого человека, что ему должно и чего не должно делать.
И этот голос всегда может быть вызван в себе всяким человеком усилием мысли.
Мне нет надобности знать, в какой консерватории был профессором Чайковский или где читал лекции Кант, с кем он поссорился, с кем помирился, в каком ресторане обедал, -- с меня достаточно тех звуков или тех мыслей, которые эти чародеи оставили после себя, тех сладких чар, которыми они опутали нашу бедную жизнь.