Спят собаки, укрывшись хвостами, А потом будут бегать и прыгать. ... Улеглось греко-римское иго, На татами пропала интрига: От борцов отмывают татами. От собак ничего не убуд...
Спят собаки, укрывшись хвостами, А потом будут бегать и прыгать. ... Улеглось греко-римское иго, На татами пропала интрига: От борцов отмывают татами. От собак ничего не убуд...
Дорога на Паршино, дале — к Тарусе, но я возвращаюсь вспять ветра и звезд. Движенье мое прижилось в этом русле длиною — туда и обратно — в шесть верст. Шесть множим на столько, что ровно несметность получим. И этот туманный итог вернем очертаньям, составившим местность в канун ее паводков и поволок. Мой ход непрерывен, я — словно теченье, чей долг — подневольно влачиться вперед. Небес близлежащих ночное значенье мою протяженность питает и пьет. Я — свойство дороги, черта и подробность. Зачем сочинитель ее жития все гонит и гонит мой робкий прообраз в сюжет, что прочней и пространней, чем я? Близ Паршина и поворота к Тарусе откуда мне знать, сколько минуло лет? Текущее вверх, в изначально