«Тропа у людей одна: мы все уйдем из жизни. Вчера я, двадцатилетний, бегал по улице Горького — и вот уже завтра умирать. Без аллегорий. Страшно ли мне? Страшно. Дело ведь небывалое. Но интересно очень! Там же Господь, Вечность. Не готов. Пушкин нам ответил: «Я с отвращением листаю жизнь свою, но строк позорных не смываю». Мой ответ такой же, как у него. Не надо обольщаться, что после смерти от нас один прах останется. Все крупные ученые — верующие. Все мои знакомые врачи, которые имеют дело с жизнью и смертью, — веруют. О клинической смерти оставлены тысячи свидетельств, доказывающих, что конца нет. Эйнштейн в существовании Бога не сомневался, и Пушкин, и Ломоносов, и Менделеев. А какая-н
" Ее лицо обладало той магией, которой, скажем, обладало лицо Марлона Брандо. Среди женщин не назову ни одно. Камера настолько его любило, это лицо. Оно становилось само по себе не только произведением пластического искусства, скульптуры, но глубочайшего какого-то смысла, которого там, может быть, и нет. Но так построено лицо, понимаете! Вот когда смотришь на скульптуру – ну мрамор же, холодный, а иногда смотришь на какую-нибудь скульптуру и оторопь берет. Вот у Татьяны, конечно, была вот эта магия, магия лица. Помимо того, что она замечательная актриса. Я влюблен в нее даже был. Да, влюблен. Но нельзя было не влюбиться. Стихи написал. Я вообще стихов не писал, но ей написал стихи. Потом всё