О плене Александр Махнач практически никогда не распространялся, лишь в конце жизненного пути поделился с сыном Максимом:
Я прямо за пулеметом и потерял сознание, просто провалился в темноту. Очнулся уже на немецком понтоне среди других пленных. Сперва с нами обходились более–менее по–человечески. Даже вернули нашим медикам инструменты, кое–какие лекарства, бинты, разрешили проводить операции. Это меня и спасло.
А потом был лагерь неподалеку от Бреста. Из двенадцати тысяч пленных в нем выжило около трехсот. Почти не кормили — давали немного хлеба и воды. Начался тиф. Немцы боялись подходить к баракам. Каждый день наши выносили трупы, по ним охрана и считала, сколько живых осталось. Скоро у нас уже не было сил выносить всех умерших. Немцы же продолжали забрасывать нам за проволоку хлеб по своему счету. Так и спасли нас мертвые товарищи от голодной смерти.
Потом нас перевозили под Ченстохов, там был филиал Майданека. Везли в товарных вагонах. Наши ребята припрятанной пилкой доски в полу прорезали и начали прыгать на ходу. Немцы спохватились. Всех выгнали из вагонов, заставили лечь лицом в землю. И вот идет офицер с пистолетом в руке, считает: «Айн, цвай, драй...» И пулю в затылок. Трижды приходилось так ложиться. Я лежал и думал: пусть бы уже счет на мне кончился, кончились бы и мучения. После войны я не то что говорить по–немецки, я слышать этот язык не мог! Потом, когда в Литературном институте в Москве учился, мне, как белорусу, разрешили вместо немецкого языка русский сдать. Так в моем дипломе и записано: иностранный язык — русский.
1 декабря 1944 года нас, около пятисот пленных офицеров, перевезли в концлагерь Везуви на границу с Голландией. Освободили нас канадцы. Подлечили, подкормили, дали возможность домой написать, а потом передали нашим. Письмо мое только через год домой пришло, проштампованное советской военной цензурой. Потому что все, кто в плену был, сразу же попадали под подозрение, нас «СМЕРШ» проверял. В Везуви карточки пленных сохранились, там и была прописана вся моя лагерная биография. И то, что в плен попал во время боя в бессознательном состоянии и что никаких «заслуг» перед лагерным начальством не имею. Так что фильтрацию я прошел, хоть и затянулась она. Вернули мне офицерское звание, восстановили в комсомоле. Возвратился домой, в родное Заболотье. Узнал, что мою мать немцы, когда отступали, сильно избили. Она не захотела снимать со стены фотокарточку. На ней я и мой старший брат Николай, оба в военной форме. Мы незадолго до войны сфотографировались. Николай в 1944–м с боевого вылета не вернулся. Мать долго после этого не прожила.
Мне говорят, что я счастливый человек. Даже заглянул в третье тысячелетие. А ведь в крепости случались такие минуты, что хотелось хотя бы час продержаться, чтобы узнать, чем же закончится для нас бой. И не думалось мне тогда, что буду приезжать в Брест со своими детьми, внуками.
Это уже значительно позже, когда видный советский писатель
Сергей Смирнов, сам фронтовик, посвятивший себя и свое творчество после войны реабилитации героических защитников Брестской крепости, добьется возвращения им, павшим и живым, чести и достоинства, признания их высочайшего мужества и героизма. Они будут награждены и сами, и крепость станет «крепостью-героем». В 1957 году ордена Отечественной войны 2-й степени был удостоен и наш земляк Александр Махнач!
А тогда он в родных краях, на Узденщине, работал на скромной должности сельского библиотекаря, заочно обучаясь в Минском библиотечном техникуме. Именно на малой родине в Узденской районной газете «За советскую Родину» Александр Махнач и дебютировал как будущий писатель.
Нет комментариев