Во время немецкой оккупации я преподавал в Русской гимназии в Париже. Среди воспитателей был очень суровый, строгий человек, который когда-то был моим руководителем в летнем лагере; он был замкнутый, ни с кем почти не общался, и никто, собственно, о нём ничего не знал; в частности, не знали, в какой нищете он сам живёт. Мы получали нищенский оклад, и те из нас, кто мог, просто работали где-то ещё ради того, чтобы иметь возможность преподавать в гимназии. Он мало что мог делать и по возрасту, и по здоровью, и по незнанию французского языка. И вот такая картина: мальчики, девочки бегут в школу, идёт туда же этот воспитатель. У дороги сидит нищий, пред ним – шапка. Много народу проходит. Неко