Я вечности не приемлю, зачем меня погребли? Мне так не хотелось в землю, с любимой моей земли.
* * *
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
Всеволод Багрицкий
6 декабря 1941г
И последнее, что я слышу из уст отца, перед тем как дверь за ним захлопнется навсегда:
— Слава Богу, наконец-то разберутся…
Сейчас, когда, бывает, я проезжаю мимо злосчастного углового дома на Гагаринском, я холодею. Меня не оставляет чувство жути. Сам-то дом, в отличие от своих жильцов, благополучно сохранился.
***
Квартиру в Гагаринском и дощатый домик в Загорянке у нас сразу не конфисковали. Это сделали позднее. Мать мытарилась просительницей по приемным НКВД. Родственники причитали. Но в тряпочку. Соседи перестали нас замечать. Дворничиха Варвара гневно молчала. Я же исправно ездила метрополитеном имени еще одного сталинского бандита Кагановича в свою балетную школу. Утром — туда, веч
Помнишь, Юнна ещё не сошла с ума,
А божественным светом была сама?
Жизнь давала сокровища задарма,
А бесчинствовала тайком;
Помнишь, был смыслом жизни гитарный лад,
И на лестнице чёрной курил Булат,
И эпоха распахивала халат,
Стоя в клевере босиком.
Помнишь, Юрий Петрович крутил штурвал?
И мгновенья у вечности воровал,
А ещё мы пели про перевал,
На троих делили стакан;
Помнишь, мы прорастали лесной травой
Где вовсю сапогами гремел конвой,
И учились премудрости половой
По общагам и чердакам.
Помнишь, думали мы, что возврата нет?
Впереди — только воздух,любовь и свет;
Но уже нам легавых пустили вслед,
Занесли над плечами плеть;
Помнишь, пыхало солнце жарой тупой,
Как Володя в последний ушёл
"Мать, чтобы было на что жить, начала распродавать вещи. Одну за одной. Она была на седьмом месяце беременности, когда отца забрали. Пока я маршировала под зазывную музыку Дунаевского в летнем пионерском лагере, мать родила в июле моего младшего брата. Молоко у неё пропало. В деньгах постоянно была большая нужда. В начале марта 1938 года, Мита танцевала «Спящую». На все спектакли тётки я не ходила, но на этот мы собрались пойти с мамой. Решили купить цветов. Правильнее сказать — достать, дело было непростым, особенно по московской весне. Сейчас я мучительно напрягаюсь, чтобы вспомнить, как получилось, что вечером в театре я внезапно оказалась совсем одна. Без мамы. С большим букетом крымск
Вставали рано, а ложились поздно. Он говорил ей: "Скоро будет лето, уедем к черту в глушь смотреть на звёзды, и даже без обратного билета.
Сорвёмся в "далеко" — бежать от тучи и не успеть. Дремать на сеновале. Варить компот.
Вернёмся, как наскучит, хотя я в этом сильно сомневаюсь.
Ори с котами песни во всё горло — никто не посчитает за дебила".
Он говорил — она любила город. Но и его, естественно, любила, поэтому и слушала вполуха, снимая с кофе бархатные пенки.
Купили дом — не дом, а развалюху с дырявой крышей. Сущие копейки.
Поехали. Оставили квартиру на попечение бдительной соседке. Такое солнце в пятницу светило, лучи сочились прямо через сетку. И отчего-то улыбались люди. И поте