ХРОНОЛОГИЯ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ИОСИФА БРОДСКОГО ПОСЛЕ ССЫЛКИ.
В течение семи лет между возвращением из ссылки в 1965 году и отъездом за границу в 1972-м у Бродского был странный статус в советском обществе. Нечто вроде положения Булгакова или Пастернака в более страшные времена второй половины тридцатых годов: ему разрешили жить на свободе и зарабатывать пером на пропитание, но как поэт он официально не существовал.
Он оставался в поле зрения КГБ, хотя прямые преследования прекратились. Скандальная история с судом и арестом Бродского привела к перевороту в ленинградском Союзе писателей, было выбрано новое правление, в целом либеральное, относившееся к Бродскому благосклонно.
Членом Союза писателей его сделать не могли, так как он почти не печатался, но при Союзе существовала некая "профессиональная группа", которая объединяла разнородных литературных поденщиков – полужурналистов, сочинителей песенных текстов, авторов эстрадных скетчей и цирковых реприз и т. д.
Туда, сразу по возвращении в Ленинград, пристроили и Бродского. Таким образом, он получил штамп в паспорте, охранную грамоту от обвинений в тунеядстве.
Он продолжал, как и до ареста, переводить, писать детские стихи, которые иногда печатались в журналах "Костер" и "Искорка".
Пробовал другие окололитературные занятия – например, литературную обработку дубляжа иностранных фильмов на киностудии "Ленфильм". Изредка ему платили за чтение стихов в частном порядке, собирая дань со слушателей.
Иногда он латал дыры в скудном бюджете, продавая букинистам альбомы репродукций в красивых зарубежных изданиях.
Их привозили в подарок иностранные знакомые.
Знакомых иностранцев становилось все больше – журналисты, университетские преподаватели, студенты и аспиранты-слависты, приезжавшие в Советский Союз, стремились познакомиться со знаменитым молодым поэтом.
Некоторые стали очень близкими друзьями на всю жизнь – итальянский журналист Джанни Буттафава, голландский писатель и филолог-русист, автор книги о поэзии Ахматовой Кейс Верхейл и французский искусствовед, специалист по античности Вероника Шильц.
Все трое были также активными переводчиками русской литературы на свои языки, переводили они и Бродского.
Попытки наладить совместную жизнь с любимой женщиной продолжались еще два года после ссылки.
Они жили то вместе, то порознь. В октябре 1967 года у Марины и Иосифа родился сын Андрей, но вскоре после этого, в начале 1968 года, то есть через шесть лет после первой встречи, они разошлись окончательно.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.
24 сентября 1965 года Бродский вернулся из ссылки, но первым делом он поехал в Москву, где жил у переводчика и близкого друга Андрея Сергеева. Л. Сергеева: "Они договорились с Мариной встретиться в Москве и пожить у нас. Им обоим, по-моему, хотелось и родной город, и все, что было в нем тяжелого и нерешенного, оставить позади, встретиться и побыть вдвоем в новом, дружественном месте". А. Сергеев: "Дни наши протекали таким образом. Часов в десять пьем чай, потом обсуждаем весь мир и окрестности. После обеда разговор продолжается. После ужина минут пятнадцать-полчаса Би-би-си и опять разговоры - до 12. Я с вот такой головой ложился. Но самое замечательное, что Иосиф мог говорить сколько угодно, никогда не повторялся и никогда не скатывался на какой-то недостаточно высокий для него уровень. <...> ...Убравшись из дому рано, оставлял на столе какой-нибудь коротенький стишок, который сочинил ночью". | А в Ленинграде у Бориса Шварцмана была комната в комм...Ещё24 сентября 1965 года Бродский вернулся из ссылки, но первым делом он поехал в Москву, где жил у переводчика и близкого друга Андрея Сергеева. Л. Сергеева: "Они договорились с Мариной встретиться в Москве и пожить у нас. Им обоим, по-моему, хотелось и родной город, и все, что было в нем тяжелого и нерешенного, оставить позади, встретиться и побыть вдвоем в новом, дружественном месте". А. Сергеев: "Дни наши протекали таким образом. Часов в десять пьем чай, потом обсуждаем весь мир и окрестности. После обеда разговор продолжается. После ужина минут пятнадцать-полчаса Би-би-си и опять разговоры - до 12. Я с вот такой головой ложился. Но самое замечательное, что Иосиф мог говорить сколько угодно, никогда не повторялся и никогда не скатывался на какой-то недостаточно высокий для него уровень. <...> ...Убравшись из дому рано, оставлял на столе какой-нибудь коротенький стишок, который сочинил ночью". | А в Ленинграде у Бориса Шварцмана была комната в коммуналке на улице Воинова. В ней в 1962 – 63 годах поселился Бродский, спасаясь от излишней близости с родителями. Это крошечная комнатушка (вероятно, в прошлом для прислуги) была отделена кухней от остальных пространств огромной коммуналки. <...> Когда Бродского арестовали, Рейн и Шварцман отнесли его родителям немудреный Осин скарб. Александр Иванович, очень подавленный и грустный, сказал: "Зря Ося стихи пишет. Занялся бы лучше чем-нибудь другим". | После возвращения из ссылки осенью 1965, Бродский снова поселился в упомянутой комнате, а ее хозяину он подарил стихотворение. | Дом предо мной, преображенный дом. Пилястры не пилястры, подворотня. Та комната, где я тебя... О нет! Та комната, где ты меня... С трудом огромным нахожу ее сегодня: избыток осязаемых примет. Несет борщом из крашеных дверей. Гремит вода сквозь грязную посуду. Над ванночками в сумраке сидит затравленный соседями еврей. Теперь там фотографии повсюду, огрызки фонарей, кариатид. Луна над легендарным шалашом. Клочки Невы, надгробие из досок. Бесчисленные бабы нагишом... И это – если хочешь – отголосок.
Я бы предпочла слышать эти слова вместо классической фразы "Я люблю тебя". Бродский помнит даты, в его память впечатывается мимика возлюбленной (а ведь прошло шесть лет, мало кто из мужчин любуется своей девушкой спустя годы).
Ну и конечно же красивейший момент - он старается прикрыть ладонями ей веки, чтобы защитить от яркого света. Я не знаю - придумал ли Бродский эту сцену или она была в его жизни.
Комментарии 2
Л. Сергеева: "Они договорились с Мариной встретиться в Москве и пожить у нас. Им обоим, по-моему, хотелось и родной город, и все, что было в нем тяжелого и нерешенного, оставить позади, встретиться и побыть вдвоем в новом, дружественном месте".
А. Сергеев: "Дни наши протекали таким образом. Часов в десять пьем чай, потом обсуждаем весь мир и окрестности. После обеда разговор продолжается. После ужина минут пятнадцать-полчаса Би-би-си и опять разговоры - до 12. Я с вот такой головой ложился. Но самое замечательное, что Иосиф мог говорить сколько угодно, никогда не повторялся и никогда не скатывался на какой-то недостаточно высокий для него уровень. <...> ...Убравшись из дому рано, оставлял на столе какой-нибудь коротенький стишок, который сочинил ночью".
|
А в Ленинграде у Бориса Шварцмана была комната в комм...Ещё24 сентября 1965 года Бродский вернулся из ссылки, но первым делом он поехал в Москву, где жил у переводчика и близкого друга Андрея Сергеева.
Л. Сергеева: "Они договорились с Мариной встретиться в Москве и пожить у нас. Им обоим, по-моему, хотелось и родной город, и все, что было в нем тяжелого и нерешенного, оставить позади, встретиться и побыть вдвоем в новом, дружественном месте".
А. Сергеев: "Дни наши протекали таким образом. Часов в десять пьем чай, потом обсуждаем весь мир и окрестности. После обеда разговор продолжается. После ужина минут пятнадцать-полчаса Би-би-си и опять разговоры - до 12. Я с вот такой головой ложился. Но самое замечательное, что Иосиф мог говорить сколько угодно, никогда не повторялся и никогда не скатывался на какой-то недостаточно высокий для него уровень. <...> ...Убравшись из дому рано, оставлял на столе какой-нибудь коротенький стишок, который сочинил ночью".
|
А в Ленинграде у Бориса Шварцмана была комната в коммуналке на улице Воинова.
В ней в 1962 – 63 годах поселился Бродский, спасаясь от излишней близости с родителями. Это крошечная комнатушка (вероятно, в прошлом для прислуги) была отделена кухней от остальных пространств огромной коммуналки. <...> Когда Бродского арестовали, Рейн и Шварцман отнесли его родителям немудреный Осин скарб.
Александр Иванович, очень подавленный и грустный, сказал: "Зря Ося стихи пишет. Занялся бы лучше чем-нибудь другим".
|
После возвращения из ссылки осенью 1965, Бродский снова поселился в упомянутой комнате, а ее хозяину он подарил стихотворение.
|
Дом предо мной, преображенный дом.
Пилястры не пилястры, подворотня.
Та комната, где я тебя... О нет!
Та комната, где ты меня... С трудом
огромным нахожу ее сегодня:
избыток осязаемых примет.
Несет борщом из крашеных дверей.
Гремит вода сквозь грязную посуду.
Над ванночками в сумраке сидит
затравленный соседями еврей.
Теперь там фотографии повсюду,
огрызки фонарей, кариатид.
Луна над легендарным шалашом.
Клочки Невы, надгробие из досок.
Бесчисленные бабы нагишом...
И это – если хочешь – отголосок.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось - навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Я бы предпочла слышать эти слова вместо классической фразы "Я люблю тебя". Бродский помнит даты, в его память впечатывается мимика возлюбленной (а ведь прошло шесть лет, мало кто из мужчин любуется своей девушкой спустя годы).
Ну и конечно же красивейший момент - он старается прикрыть ладонями ей веки, чтобы защитить от яркого света. Я не знаю - придумал ли Бродский эту сцену или она была в его жизни.